— Отчаяние? Нет, зачем же мне отчаиваться, когда у меня есть такие товарищи, как вы? Знаете ли вы, что такое товарищ? С товарищем и смерть мила… Это песня Хчезаре. Она говорит своему любимому Сиабандо: не ходи за диким быком, не ходи. Если ты охотник, твоя добыча — я. Не ходи! Не послушался ее Сиабандо. Молод был, влюблен. Кровь в нем кипела. Погнался он за диким быком, выпустил в него свои стрелы, ранил. Но слепая судьба вмешалась: поднял его бык на рога, сбросил вниз, ударил о сухую, торчавшую из ствола ветку, и вонзилась ветка в грудь Сиабандо.

Мгла окутала гору Сипан, но и во мгле разыскала Хчезаре своего яра. [10] Нашла и стала плакать над ним, а Сиабандо стонет и говорит ей: «Не плачь, Хчезаре, не плачь, моя дорогая…»

Отвечает ему Хчезаре:

Глубокой печалью звучала в устах пастушка Асо песня бедной Хчезаре. С волнением слушали ее ребята.

В пещеру вошел Бойнах. Он лег, положив голову на лапы, и, казалось, тоже внимательно слушал. Пес был спокоен и невозмутим: если хозяин играет на свирели и поет — значит, стаду не грозят волки. Значит, все в порядке.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

О том, что произошло в селе Айгедзор, когда там было получено злосчастное письмо

Село Айгедзор расположено на левом краю Араратской долины. По самому его имени — Айгедзор [11] — видно, что село лежит в ущелье и что в нем много садов. Небольшой горный ручей орошает верхние сельские сады, а канал, проложенный из Аракса, несет воду хлопковым плантациям, раскинувшимся на равнине перед селом.

Веселое село! Да и как не быть ему веселым, если осенью в погребе у каждого колхозника стоит по два — три караса [12] с вином из своего сада! И вина не становится меньше, хоть председатель колхоза Арут из года в год старается урезывать площадь приусадебных участков.

До самого октября в каждом дворе, под каждой крышей, широко раскрыв свои зевы, сушатся на солнце большие глиняные кувшины. Только их и видишь повсюду. А сейчас, в ноябре, обойди весь Айгедзор — ни одного караса! Наполненные «солнечным соком» Араратской долины, они ожидают в погребах праздничных дней.

Как только окончатся все приготовления к октябрьским торжествам, колхозники с глиняными чарками в руках войдут в свои погреба и впервые снимут крышки со своих кувшинов. Пьянящий аромат вина будет кружить головы — вот — вот, кажется -, потеряешь сознание.

С этих дней и начинаются сельские праздники — свадьбы, пирушки, — и айгедзорцы только и знают, что ищут человека, которого могли бы угостить своим божественным вином и шашлыком.

Беда в эти дни приезжему, попавшему в село по каким-нибудь своим делам. Кто его ни встретит — бригадир ли или простой колхозник, — непременно остановит и по тащит к себе в дом. А если кто не хочет, противится — даже обижаются: «Значит, ты меня и человеком не считаешь? Не хочешь ко мне прийти? Не хочешь моего хлеба — соли отведать?»

Жаль, что в этом году снег выпал и не вовремя и слишком обильный. Он лишил айгедзорцев удовольствия встретить праздник в садах, на чистом воздухе, сидя, поджав ноги, на покрытых бархатной зеленью лужайках. И пришлось им накрыть столы в домах, уставить их всеми, какие нашлись, яствами и глиняными или тыквенными кувшинами с красным вином. Но кого же в гости позвать? У всех столы накрыты! Все по гостям тоскуют. Не пировать же в одиночку!

Отец Ашота — охотник Арам и отец Гагика — садовод Аршак встретились на улице села и начали тянуть друг друга в гости. Они были уже порядком разгорячены.

— Послушай, Аршак, жена моя куропаток нажарила, да таких, что пальчики оближешь. Идем, — убеждал приятеля Арам.

— Зачем? Разве мне нечем тебя угостить? У меня своего очага нет? Ко мне идем, — настаивал Аршак.

Долго они торговались, и, не добившись ничего уговорами, Аршак прибег к силе: он сгреб Арама, взвалил его себе на плечи, словно мешок с картофелем, и под смех наблюдавших эту сцену колхозников потащил в дом.

Еще в сенях своего дома Аршак снял с огромного караса крышку и приказал Араму:

— Ну, раздевайся и прыгай!

— Этим меня не испугаешь! Я с медведем сражался… Подумаешь, напугать вздумал! — притворяясь возмущенным, ворчал Арам.

Но тут из комнаты вышла жена Аршака с большой глиняной чашей в руках:

— Братец Арам, твой мальчик с моим словно братья родные. Выпей за их успехи.

И отважный охотник, никогда не отступавший даже перед медведями, испуганно попятился — так велика была эта чаша.

«Нет, братец, куда там! Выпью — голову потеряю!» — подумал он.

В этот момент кто — то постучал, и в сени, весь в снегу, ввалился сельский почтальон. Он достал из сумки письмо и без слов вручил его Аршаку.

— Дядя Мурад, замерз ты, должно быть. Войди, согрейся, — пригласила почтальона жена Аршака.

— Нет, спасибо. Старуха меня ждет, некогда засиживаться. Что? Вина выпить? Это можно…

И старик одним духом выпил до дна предложенную ему чашу.

— Уфф! — вздохнул он удовлетворенно и, немного отдышавшись, добавил: — Не вино, а молоко львиное!

В это время Аршак вскрывал письмо.

— О, да ведь это от моего львенка! — вглядываясь в знакомый почерк, воскликнул он. — Милый ты мой! Но почему же он сам — то не пришел?

— Как так? Разве не пришли? Ведь с фермы ребята еще вчера ушли, — сказал дядя Мурад.

И тут же пожалел: жена Аршака вскрикнула: «Ой, чтоб я ослепла!» — и выронила из рук глиняную чашу, которую ей только что вернул старик.

— Погоди-ка, жена, давай раньше прочтем. Ну куда они могут пропасть! — больше для того чтобы успокоить самого себя, а не жену, сказал Аршак и начал читать.

— Да это не мне! Парень деду своему пишет. Отец! — крикнул он в комнату. — Внук тебе с фермы письмо прислал!

— Да — а? А что же он пишет? — послышалось из комнаты.

— Что? Вот прочту сейчас. Пишет, что должен тебя омолодить. Ха — ха — ха! — раскатисто захохотал Аршак. Однако, прочитав еще несколько строк, посерьезнел. — Как это — на Дальний Восток? Сдурел мальчишка!

Но ведь правду говорят, что пьяному море по колено. Ни письмо сына, ни тревога жены не произвели на Аршака особого впечатления. Он даже начал хвастаться, что детство его сына проходит так же, как детство знаменитых путешественников: необычно!

…Когда поздней ночью Арам вернулся домой, он застал такую картину: жена горько плакала, била себя по коленям и причитала. Узнав, что и Ашот не вернулся с фермы, Арам серьезно обеспокоился, однако на жену прикрикнул;

— Чего ты разревелась? Не ребенок же он! Не станет дома сидеть, держась за твою юбку.

Он лег, быстро уснул и проснулся еще затемно — так он обычно вставал, отправляясь на охоту.

Хмель за ночь прошел. Арам увидел жену, которая, кажется, так и не отходила от окна, перевел взгляд на нетронутую постель любимого сына и встревожился: «Не случилось ли действительно чего с мальчиками?»

Жена ахала, охала, ломала руки и то и дело повторяла: «Ох, сынок мой… Ох, сынок, где, под какой скалой ты остался?»

— Я сейчас слетаю на ферму на лошади бригадира. Скоро вернусь — солнце еще не взойдет, — сказал Арам.

— Погоди, пусть рассветет. Куда ты в такую метель? — пыталась остановить его жена.

Но Арам, взяв ружье, вышел из дому. Какая там метель, какие волки, когда пропал Ашот!